Any time you like

Он так волнуется. Он немного напряжен и в то же время чувствует, что вот-вот воспарит на крыльях любви. Он в предвкушении. Он счастлив.
[indent] Снег крупными хлопьями лениво падает с утренних около-пасмурных небес, кружится в чарующих па и ложится на замёрзшие порозовевшие щеки и нос, иногда задевая длинные ресницы. Ренджи каждый раз щурится, точно сытый взволнованный от восторга лисёнок, и сильнее подставляет лицо, запрокидывая голову навстречу снежинкам. Он до сих пор не может привыкнуть к этому чуду природы, а ведь снег в Хэйвене выпал ещё полмесяца назад. В Нью-Йорке, год назад при проживании вместе со спасшим его мистером Ником, мальчику удалось лишь пару раз застать снежинки, но те довольно быстро растаяли в условиях вечно горячих улиц неспящего мегаполиса. А там, где он жил до этого — в Лос-Анджелесе — лето стояло круглый год. По-крайней мере, именно так Джей всё и помнил, а вспоминал он с каждым днём всё больше. Мисс психолог говорила, что это из-за того, что теперь он находится в благоприятной атмосфере и чувствует себя в безопасности рядом с членами его новой семьи и друзьями. Он даже признался, что влюбился. Хотя, если честно, женщина это поняла сама и лишь умело подтолкнула его к этому признанию, чтобы убедиться в своих предположениях. Она даже однажды сказала, что, вероятно, скоро их встречи подойдут к концу, ведь он больше не будет в них нуждаться, и подмигнула в конце. Ренджи в очередной раз почувствовал себя счастливым и полноценным. Всё верно, ведь именно рядом с сенпаем он и становился полным, а память, точно по какому-то волшебству, очищалась от мутных пятен, открывая ему всё позабытое и скрытое из тринадцати лет его жизни, будь то счастливые моменты детства, будь то болезненные ужасные вещи, из-за которых он и забыл себя. Но теперь от шока практически не осталось и следа; а смерть любимого отца, видевшегося ему благородным самураем, пусть и являвшимся главой якудза клана, хоть и снилась в периодических кошмарах, всё больше начинала восприниматься, как нечто возвышенное — будто бы его отец был великим героем из легенд и сказок страны их предков. А может, так всё и было на самом деле?
[indent] Он переминался с ноги на ногу — снег под мощной подошвой модных ботинок хрустко поскрипывал, зарождая ещё больше странного детского трепета с предвкушением некой волшебной сказки. Собственно, так ведь и было — сонные улочки наполняли огни рождественских гирлянд и украшений, в которые кутались старинные особняки и более новые частные дома этого района. На улице стояла такая тишина, что можно было услышать, как кружится снег. Джей выдохнул из-за намотанного длинного шарфа цвета червонного золота, согревая свои замёрзшие пальцы, и тут же загляделся за тем, как клубочки горячего пара устремляются в небо, сталкиваясь со снежинками. Он коротко хихикнул и высунул язык, подставляя его узорчатым замёрзшим каплям зимних кружевных слёзок. Парочка вновь упала на ресницы, вынудив мальчишку зажмуриться. Он спрятал руки в карманы, нащупал пальцами правой телефон и сжал его крепче — сердечко тут же забилось чаще — вот-вот должен появиться сенпай и забрать его к себе. Уже только от одной этой мысли его обдает невероятным ласковым теплом, в которое хочется зарыться целиком, словно сенпай уже обнимает его. Но назначенные полчаса ещё не истекли — Джей отправился на остановку сразу же, как получил сообщение. От его нового дома до этого перекрёстка было относительно недалеко — всего каких-то две минуты быстрым шагом — но он так хотел поскорее увидеться, что не стал дожидаться, пока истекут двадцать восемь минут. Он бы просто не выдержал столько ждать его на пороге дома в густо украшенном коридоре. И дело вовсе не в возможных смешках Роксаны, которая тоже тут же копошилась, собираясь отправиться в небольшое путешествие со своими лучшими подругами загород, а в том, что он слишком сильно желал, наконец, уже воссоединиться с сенпаем, по которому успел за эти три рождественских дня жутко соскучиться.
[indent] Дядя с тетей уехали в своё путешествие еще вчера. Удивительное дело, но тетушка решила особо сильно не вмешиваться в воспитание племянника своего мужа, оставив это сложное дело на супруга, как на мужчину. Она даже не стала возражать тому, чтобы Ренджи погостил несколько дней у своего старшего друга вместо того, чтобы ехать в загородную поездку с ними или с Рокс. Да и Рокси давно уже смогла убедить ее в том, что этот самый старший друг очень хороший парень и причин к волнениям у матери совершенно нет: кузина сдержала своё слово, что поможет дружбе парней — не без выгоды для себя, конечно, ведь она получала готовую домашку по математике от Джея и домашку по физике от Тора; но Ренджи всё равно чувствовал, что делает она это не только поэтому.
[indent] Автомобильный клаксон заставил его вздрогнуть: мимо проехал пикап Кэтти, и все девчонки — а было их там аж пятеро — весело замахали Джею, а Рокс красноречиво подмигнула. Иногда Ренджи казалось, что девчонки о чем-то догадываются — что их с Тором дружба больше, чем дружба — и тогда ему становилось чуточку страшно, но вместе с тем и ещё более волнительно: в такие моменты он начинал испытывать ещё большую гордость за их с сенпаем тайные чувства. Вообще им с Тором повезло, конечно, потому что Рокс да и ее подруги были довольно прогрессивных взглядов в отличие от тех же гомофобов-придурков-звёзд школьного футбола, с которыми они тусовались. А может это потому, что девчонкам их возраста нравились все эти яойные и вообще японские штучки, ставшие за последние годы очень популярными даже в Америке. И, возможно, Джей для них стал кем-то вроде своего личного домашнего зверька-трофея, но относились они к нему довольно хорошо, порой даже слишком, что хотелось поскорее спрятаться в своей комнате, лишь бы не попадаться на глаза и под волну их сюсюканья.
[indent] Вообще они с Тором очень выделялись даже из рядов так называемых лузеров и представителей нац меньшинств. Что внешне, что по поведению. К тому же оба были родом из «печально» известных и богатых семей-старожилов, которые якобы тайно правили этим городком, что придавало ещё больший флёр местных изгоев-психов. К Джею пока что особо не лезли из-за Рокс, ведь она была местной королевой, но это не мешало сторониться его даже самим местным изгоям. Впрочем, он мог понять местных — мало кто любил чужаков да ещё и из больших городов, да ещё и если они выпендриваются. А он выпендривался: мало того, что был кузеном королевы школы, так ещё и одевался, как никто другой не одевался в школе и даже в городе. Даже среди богатеньких или среди неформалов, а последних среди молодёжи было предостаточно. Он же будто бы опережал время и таскал такие дорогие неформальные шмотки, которые можно было достать только в большом городе, а то и вовсе в другой стране. И ему эти шмотки доставали, и за это Джею было совершенно не стыдно, к тому же он ещё и многие из них вопиюще «портил», расписывая различными языческими, оккультными или аниме-символами — пусть хоть триста раз от него все отвернутся и решат, что он слишком зазнался, он будет выглядеть так, как ему нравится. А ему нравилось так, и почему Ренджи не мог ответить, просто чувствовал, что это часть его самого. Может, виной тому был Безликий или ещё один, чуть более старший он, которого он раньше путал с Безликим и присутствие которого начал ощущать всё более отчётливо после их с сенпаем поездки в Дерри, которую он почему-то никак не мог вспомнить.
[indent] И Джей вдруг поежился, чувствуя, как по спине пробежали неприятные мурашки. Это заставило его втянуть шею в плечи и поглубже юркнуть в свои многослойные чёрные одежды, ярким акцентом в которых оказался на этот раз вовсе не привычный кроваво-красный и даже не серебряный, а червонно-золотой — однажды, в один из своих ноябрьских снов он увидел, как на мощной, испещрённой татуированными шрамами груди поблескивают старинные покоцанные медальоны из чёрного золота. И эта деталь так зацепила его, что никак не выходила из головы последующие дни, пока он вдруг не наткнулся взглядом на ноутбук кузины, на экране которого был открыт сайт с женскими зимними шмотками, среди которых и оказался этот комплект шапка-шарф, и в груди отозвалось таким теплом, что он буквально заставил Рокс заказать их ему. А Джей умел быть убедительным, когда чего-то очень сильно хотел. И вот Рокс подарила их ему на Рождество — если честно, ещё и по этому поводу Ренджи волновался, не зная, как сенпай отреагирует на эту яркую деталь, ведь среди местных пацанов подобные цвета не были в почете и считались именно девчачьими.
[indent] Деревенщины. Ничего-то они не понимают!
[indent] Но Ренджи знал, что Тор не такой. Однако он почему-то волновался, гадая, почувствует ли сенпай что-то особенное и странное тоже — как-будто такое вообще было возможно! Но почему тогда с каждым днём всё сильнее, кажется, что да?
[indent] И будто бы подслушав душевные волнения, его окликнул голос сенпая. Самый любимый, самый тёплый и самый волнующий. Ренджи аж подпрыгнул, словно его кто-то подбросил вверх на облаках, тут же разворачиваясь и расплываясь в широченной счастливой улыбке.
[indent] — Сенпай! — Чуть смущаясь и пряча улыбку в шарфе, он добавляет уже чуть тише, следуя за Тором взглядом в ожидании, пока тот поставит велосипед на подножку и подойдёт. — Привет. — Чтобы тут же прикрыть глаза, обмениваясь долгожданным приветственным поцелуем, потянувшись навстречу, а после едва заметно, как всегда, огорчиться, что им приходится соприкасаться так мало, дабы не попасться никому на глаза.
[indent] — Всё взял. — Отвечает он, совершенно не подозревая никакой подоплёки, но, когда замечает, как сенпай краснеет, внезапно понимает, что именно тот имел ввиду, краснеет сам и вновь прячется за шарфом. Тут же делая вид, что ничего не произошло, Ренджи снимает свою шапку, заменяя её двумя тёплыми капюшонами, чтобы водрузить ту на голову своего парня.
[indent] — Ты почему сам всегда шапку забываешь? — Поворчав для проформы, Джей устраивается на багажник и счастливо трепетно улыбается, обнимая своего парня за талию, прижимаясь к нему нежно и крепко, прикрывая глаза. Становится сразу так резко тепло и хорошо.
[indent] — Я так соскучился, — шепчет он совсем тихо, голос слегка дрожит от волнения и предвкушения их будущих совместных каникул. Таких долгожданных и таких взрослых, ведь они будет только вдвоём в огромном старом доме!
[indent] Ехать до дома Торкеля вроде как совсем недалеко, ведь они живут в одном районе старого Хэйвена с его особой историей. Вот только Рокс с подружками уже успели столько разных страшилок про дом Палмеров рассказать да и про саму ту часть района, где он располагался. Будто бы там кроме Палмеров и призраков никто больше не живет, якобы до их дома десяток заброшенных старых особняков, а после только дремучий лес. И эти рассказы только сильнее будоражили впечатлительную душу юного лиса. Значит, они будут наедине не то, чтобы в целом доме, а в половине района старого города!
[indent] — Мне так не терпится увидеть твой дом, — признаётся ещё более тихо Джей, чтобы совсем смущённо зарыться носом в крепкую спину своего самого крутого и классного парня во всей вселенной!

Подпись автора

алая луна, по чернилам серебро

Сенпай признаётся, что тоже соскучился, и от этих слов становится ещё более тепло на душе. А после парень и вовсе отзывается так, словно особняк Палмеров — живое существо, которое дождаться не может, чтобы встретить своего юного гостя, и Джею это нравится. Очень нравится. Ему почему-то всегда казалось, что любой объект, будь то рукотворный или созданный природой, любое растение и место обладают душой, хранят воспоминания, эмоции и чувства, будь то свои собственные или людей, животных и даже потусторонних существ. Кажется, его этому никто не учил — он просто так считал и верил. И дело было даже не в анимализме или магическом мышлении — мальчик чувствовал, что так и было на самом деле. Быть может, потому, что он всё сбольше начинал подозревать, что и сам — не совсем человек, а одно из параллельных отражений, а то и вовсе рукотворных галлюцинаций некоего могущественного существа — той самой Луны, которой его временами ласково называл сенпай. Насколько он настоящий, а не выдуманный? А сенпай? Ведь и его другие образы Джей тоже видел в своих снах или «разрывах» реальности, которые настигали его порой совершенно неожиданно.
[indent] Как вот сейчас…
[indent] Ему хочется ответить, что он тоже почему-то никогда не болеет: что жутко вечно мёрзнет, но никогда не простужается — почему-то эти слова смущенной бабочкой застревают внутри, не решаясь выпорхнуть из груди. И Джей застывает, крепче цепляясь пальцами за раритетную кожанку сенпая, слегка отлипая от его спины и выпрямляясь — что-то невидимое, мощное и безусловно грандиозное высвободилось из лопаток Тора, обдавая порывом ветра. Может, то были лишь потоки воздуха и богатая фантазия самого Ренджи, но он закрыл глаза и подставил своё лицо щекочущей ласке невидимых ультрамариново-черных перьев, улыбаясь не до конца понятой даже самим собой улыбкой некоего тайного знания. Даже, если они с сенпаем оба ненастоящие, ему нравятся все эти ощущения. Ведь то, что он может чувствовать и ощущать всё это странное будоражащее волшебство, прикасаясь к нему своими душой и телом — счастье. Поистине, огромное счастье. И отчего-то Джею всё сильнее кажется, что не будь рядом Тора, не было бы этого счастья. Он бы не чувствовал и не ощущал; может, даже и не подозревал бы вовсе, что где-то там есть ещё двое других «Ренджи» и двое других «Торкеля».
[indent] Морозный, но такой воодушевляющий и наполняющий нечеловеческой силой ветер заполняет лёгкие, разгоняя безумный восторг по жилам. В ноздри бьет волнующий железистый аромат и запах жженых сухих трав. Ветер завывает, но до чуткого слуха, словно из-под толщи воды, начинают по нарастающей доноситься крики мужчин и юношей, звон мечей и сельскохозяйственных орудий. Снег кружится крупными хлопьями, вклиниваясь своим замысловатым танцем в песнь чужого растущего отчаяния и собственного восторга. Жженые травы сменяются на запах гари, а крики и звон перекрывают уже даже собственное шумное дыхание. Джей открывает глаза. Из темноты морозного утра проступают обезображенные скелеты крестьянских лачуг — острый взор несколько замутнён, но сквозь усилившуюся пургу он всё же замечает, что многие из домов уже сдались, даже духи их покинули, а некоторые всё ещё барахтаются, окутанные сизым плотным дымом и редкими всполохами пламени. Впереди раздаётся грозный вопль, он откликается на него, скалится во весь рот и ускоряет шаг. Его обнаженные жилистые, крепкие, изящные ноги выделяются своей белизной даже на фоне нового снега, спешно застилающего неказистые следы от пепла и чужой крови. Он чувствует снежное холодное обжигающее тепло своими босыми ступнями и слышит, как шелестит длинный алый подол, струящийся за ним, словно одежды гейши, напитавшиеся сладкой кровью и чей-то болью. Его волосы такие длинные, что тянутся следом, точно тысяча хвостов самой тьмы, уволакивая за собой поверженные души. А идеально наточенный серебристый клинок — продолжение его когтистой руки, расписанной паучьими лилиями — нетерпеливо скрежещет по хрустящему снегу, рисуя остриём непрекращающуюся идеально ровную полосу. До тех пор, пока ухмылка не срывается с его скалящихся губ, а ноги не срываются на бег. Он высоко прыгает, замахиваясь катаной и одним точным ударом разрубает на пополам массивное грубое тело очередного недостойного.
[indent] — Вы все! Будете моими! Слышите, твари?! — Утробный дикий смех праздным эхом пронзает пространство, поглощая в тиски души живых и мертвых, сея за собой страх и ещё большее отчаяние. Он смеется, и восторг переполняет его, как и реки крови, что текут с его рук, ног, груди, волос и частично раскрывшегося кимоно, слишком длинного для мужчины, а тем более воина. Он точно демон, злой дух, пришедший по чужие души, чтобы сожрать вместе с живыми и потусторонние силы. Он ликует, нанося удар за ударом, кружась в смертоносном танце, заливая всё вокруг алым, обращая черно-белую картинку красной, и приземляется на снег уже мягкими лапами. Два пушистых черных хвоста взметают свежие снежинки, затирая следы жуткого преступления. Вот только преступления ли? Алые шелка беспокойными парусами куда-то прочь уносит взъерепенившийся ветер; а разломанная и полностью окровавленная катана, принадлежавшая ещё полчаса назад некоему безымянному воину, с заунывным протяжным плачем падает наземь аккурат между лисьими отпечатками, хозяина которых уже и след простыл.
[indent] — Ого… — Джей только и может, что выдохнуть и прижаться покрепче к сенпаю, обескураженный увиденным и прочувствованным. Скелеты домов всё ещё мелькают перед глазами, но в отличие от тех, они просто заброшены. Однако он слышит их тихий одинокий плач, и за что-то просит прощения. Может, за то, что никак не может им помочь? В жилах всё ещё плескается лихой восторг и умопомрачительное чувство переполняющей силы и странного превосходства, из-за которого мысли путаются, остаточным фантомом нашептывая о чужой никчемности. Это неправильно! У всего есть своя цена и достоинство.
[indent] — Ты такой наивный. — Нашёптывает чей-то голос в голове, и Джей откуда-то знает, что это «его» собственный голос. — Всё ещё такой наивный. — И «его» улыбка отражается на его же губах. Пальцы сильнее сжимают Тора, а улыбка растёт шире. И всё же, это неправильно, но почему тогда ему так нравится это чувство?
[indent] Велосипед вдруг притормаживает, а Джей удивленно моргает — только сейчас он понимает, что они уже прибыли на место. Он даже не заметил, как сенпай свернул с дороги. Шумный обескураженный выдох вновь срывается с мальчишеских, чуть посиневших губ, пока он запрокидывает голову в попытке захватить в поле зрения весь особняк, но тот не влезает туда и половиной.
[indent] — Разрешите представить, Куроки-сама… — коренастый бугай, растатуированный и весь в шрамах, точно в одежде, на деле в одних хакама уважительно склоняется, приглашая в его покои некоего чужестранца — не менее накаченного любителя пощеголять с голым торсом и поиграть своими мышцами на людях — очередное похотливое животное с избытком тестостерона. Впрочем, этот мужчина выглядит куда более интересным, чем все прежние его гости, а заинтересовать Ринью практически никто не способен. Он едва смотрит на вошедшего, продолжая свою одинокую трапезу при лунном свете, но только стоит тому открыть рот и даже не успеть проронить и слова, как Ринья отставляет массивный кубок — дурацкий подарок одного из многочисленных заморских поклонников, так и не сумевших хотя бы на толику подобраться к его расположению — и грудным хитрым тоном тянет:
[indent] — Я вас помню. — Он едва заметно облизывает губы, смазывая возможные следы свежей крови, и ленным изящным поворотом обращает своё лицо, утопленное во тьме, к возжелавшему его приватного внимания гостю. Лунный свет, струящийся из огромного круглого окна позади, обрамляет темный силуэт Риньи серебряным свечением, оставляя пришлому лишь жалкие остатки фантазий и догадок.
[indent] — Мой кинжал прошлой ночью вкусил вашей крови. — Коварно улыбается он и манит своими длинными багровыми когтями поближе к себе. Широкий рукав кимоно цвета глубокой безлунной ночи сползает вниз, слегка оголяя кровавые лепестки ликорисов на черном шелке его изящного предплечья: многим в эти моменты мерещилось, что по его коже расползаются багровые пауки — Ринья любил эти моменты. Он едва заметно ухмыляется и щурится. Рубиновые лисьи глаза с любопытством пронзают глубоко посаженные огромные глаза-колодцы чужестранного воина с нелепой железкой на голове, скользят по его крепкому телу, укутанному в волчьи шкуры и отмеченному тысячами боев и сражений, пока не останавливаются своим блестящим испытующим взглядом чуть ниже широкого кожаного ремня-корсета, чтобы вновь резко вернуть свой холодный взор к чужим глазам.
[indent] — Явились умолять добить ваше бренное тело и забрать вашу жалкую душу? — Он слышал нечто подобное каждый раз, но никто так и не смог тронуть его сердце. А этот же чужеземец одним своим диким волевым взглядом вынудил отнять никогда не промахивающееся жало вечно голодного танто от чужой груди, позволив лишь горячо лизнуть в районе сердца и оставив довольствоваться интригой, чтобы его хозяин смог ускользнуть из сильных крепких рук и раствориться во тьме глухого проулка. Признаться честно, заинтригованным оставил Ринья прежде всего самого себя. Видимо, и этот чужеземный варвар преисполнился не меньшей интригой — такая странная встреча посреди задних лазов неосвещенных дворов самой известной улицы города, где царит продажная любовь, вседозволенность и азартные игры. Вседозволенность, пока её разрешает истинный правитель этого района — Куроки Ринья — демонической красоты и ледяной жестокости кровавый юноша-лис. Была ли эта встреча случайной?
[indent] — Вас подослал отверженный намедни даймё? — Тот отчего-то бесконечно любил всех этих наёмников из варварских дальних стран.
[indent] Джей медленно моргает, выгибая тонкую выразительную бровь — воинственный силуэт освещенного слабым лунным сиянием мужчины растворяется, а густой полумрак расступается перед снежной белизной и рыжими отсветами уличных фонарей веранды — и только тогда он вдруг вновь понимает, что всё это время смотрит на сенпая, возящегося со своим велосипедом.
[indent] «Обалдеть…» — задыхаясь от непривычных девственных чувств новой восторженной волны, подросток оглядывается на двор и часто моргает, стараясь не показывать своё слегка смущенное лицо сенпаю, пряча его за двойной партией капюшонов. Однако почти тут же повторяет вслух:
[indent] — Обалдеть… — и это тихое восклицание относится уже к услышанной информации про дом.
[indent] Это впечатляет, правда, впечатляет. Особняк Экхартов, семьи матери Рокс, известный среди местных в последние годы именно, как особняк Прайсов, был середины двадцатого века и выглядел довольно современным из-за постоянного дорогостоящего ремонта, поэтому не оказывал такого благоговейного восторга и волнения, как это делал «особняк первого Палмера». Джей слышал от своей новой семьи, что настоящий особняк Прайсов — один из первых в Хэйвене, но побывать в нём ему до сих пор не довелось: «старая ведьма» или «упыриха», как почему-то все называли его бабушку по материнской линии, до сих пор не возжелала ни принять, ни хотя бы познакомиться со своим повзрослевшим внуком, которого видела в последний раз где-то тринадцать лет назад. Интересно, похож ли тот дом атмосферой и душой хотя бы немного на этот? Наверняка, характером они различаются.
[indent] — Хорошо… — заходить вот так без хозяина одному вперёд, как к себе домой, немного страшновато, но жуть, как хочется, ведь любопытно. А потому, чуть помешкавшись, Джей всё же поднимается на высокую веранду и уверенно берётся за ручку парадной двери. Та, и впрямь, оказывается не запертой. Эта странная привычка американцев до сих пор ему не понятна, как и привычка ходить по дому в уличной обуви. Не скажи Тор про тепло, подросток всё равно разулся бы, оставив свои мокрые от снега ботинки скромненько и аккуратно приткнутыми к стене миллиметр в миллиметр носком к носку под вешалкой — эти менталитетные привычки точно не искоренят ни Прайсы, ни кто-либо ещё.
[indent] Затаив дыхание, Джей снимает и свою куртку-парку, не в силах оторваться взглядом от представшего прямо с порога коридора, от которого не просто веяло более полуторавековой историей, он ею был буквально пропитан на каждый миллиметр. Кажется, можно немножко выдохнуть, поверить и расслабиться — этот старинный дом, если и разочарован в своём юном госте, то пока что успешно это скрывает и не спускает на Джея всех своих духов и защитников, не строит маленькие пакости, выставляя мальчишку в неприглядном свете и не шепчет угрожающее «уходи, тебе здесь не рады».
[indent] Вешая куртку на плечики, Ренджи несколько заторможенно кивает на закономерные вопросы сенпая, всё ещё пребывая в зачарованном и слегка напряженном состоянии — он будто бы знакомится с родителями своего возлюбленного, а если не с родителями, то точно с его семьей — слишком ответственный момент для пятнадцатилетки! Хотя этот процесс никогда не станет легкомысленным для него, сколько лет бы Джею ни было: он откуда-то это знает и чувствует — может, всё те же отголоски других жизней и самого себя?
[indent] — Ой, нет! — Вдруг спохватывается, ловя заинтересованный ненавязчивый взгляд своего парня, и тут же краснеет сильнее, опуская собственный смущенный на массивные сапоги, которые всегда почему-то его успокаивали либо наоборот воодушевляли — хотя всё, что было связано с его сенпаем и всё, что напоминало о нем, особенно манера одеваться и любимые винтажные вещи, всё это всегда волновало влюблённое сердечко и душу мальчишки.
[indent] — Всё в порядке, не стоит волноваться. — Тихо, но уверенно произносит Джей и тут же оказывается подставленным собственным желудком — голодное урчание, кажется, оглушает весь дом и вгоняет в ещё большую краску. Хочется провалиться сквозь землю, но Джей гордо выпячивает подбородок, тут же подбираясь и выпрямляясь, точно самурай. Всё правильно, его так и учили ещё по законам бусидо, что был исторически взят за основу всех правил у якудза, берущих свои истоки от ронинов — мелких самураев, оставшихся без господина и не пожелавших свершить сепукку, чтобы с гордостью уйти вслед за ним.
[indent] «Даже, если ты голоден, говори, что сыт и терпи голод с достоинством до тех пор, пока сам не сможешь себя накормить.»
[indent] В условиях недолгого пребывания в гостях Джей бы ещё немного поупрямился, говоря, что всё в порядке, что это наоборот его желудок усиленно переваривает чрезмерно сытый завтрак. Но в условиях предстоящего совместного проживания в течение нескольких дней — ох, мамочки! — глупо строить из себя и гордого голодного самурая, и скромного тихоню, не желающего слишком сильно напрягать хозяина дома прямо с порога. Когда-нибудь обязательно Джей окончательно освоится и перестанет чрезмерно смущаться такой приятной заботы от своего парня, особенно на чужой территории.
[indent] — Прости, — смущённо улыбается, следуя за таким пикантным и милым жестом, которым его поманил Тор, — раз уж спалился, — он и правда не успел позавтракать — слишком торопился на встречу к своему парню, — с удовольствием выпью какао в твоём исполнении, сенпай.
[indent] По пути через шикарную гостиную Джей слегка теряется, не зная на чем именно акцентировать свое внимание — столько всего интересного! — и, невольно засмотревшись рабочим уголком у тройного окна, а после и картинами над фортепиано, случайно запинается о выросшее прямо под длинными ногами массивное кресло и почти падает в него, с грохотом сдвигая чуть в сторону.
[indent] — П-прости! — Какой стыд! Кошмар! Вот и первые каверзы подоспели! Да с такой рассеянностью он сам себе палки в колеса наставит — особняку даже не придётся, в случае чего, особо напрягаться.
[indent] Выпрямляясь, он с трудом ставит кресло на место, густо краснеет, терпит тупую боль в голени и спешит догнать сенпая, прижимая к груди свой рюкзак, точно спасательный круг. Было бы лучше, если бы он, гордо выпятив грудь, сделал вид, что ничего такого серьёзного не произошло или посмеялся над своей нелепой рассеянностью, но нет, он ведёт себя, как жуткая малолетняя неумёха, которая будто бы впервые вообще выбралась в люди и саму цивилизацию — отголоски прежней жизни, наверное, не скоро ещё вернут ему полную уверенность в себе.
[indent] Кухня оказалась куда более скромной, уютной, ароматной и понятной, а оттого более приветливой — или так только показалось, но Джей с некоторым облегчением едва заметно выдохнул, чтобы тут же вновь смутиться последовавшему приглашению чувствовать себя расслабленно.
[indent] — Теперь он и твой дом тоже. — И Ренджи, выпучив свои и без того огромные лисьи глазища, вперивается в спину своего парня, забывая дышать и моргать. Только рюкзак к себе прижимает с ещё большей силой, чтобы скрыть внезапную дрожь от нахлынувшего волнения. Эти слова сенпая… они звучат так интимно и глубинно, так волнительно приятно, будто бы Тор не свою вежливую гостеприимность проявил, а, как минимум, предложил жить вместе, а то и вовсе сделал предложение руки и сердца. Джей тут же моргнул, сталкиваясь с нежным взглядом обернувшегося парня, и зажмурился на мгновение, чуть сутулясь и пряча своё совсем уже пылающее лицо за длинной чёлкой, чтобы тут же выпрямиться и настойчиво податься вперёд, излучая всю свою юношескую горячность и наивное искреннее возмущение, аж рюкзак выронил:
[indent] — Сенпай, ты что?! Какая лачуга?! Как ты можешь так обижать свой собственный дом?! Это же самый настоящий дворец! — И тут же сбавляя обороты, становясь вновь покорным и скромным, опускает глазки в пол и добавляет, не скрывая восхищения в тихом голосе, — он потрясающий… прямо, как ты…

Отредактировано Ren Mochizuki (07.09.2022 00:03:14)

Подпись автора

алая луна, по чернилам серебро

На мгновение он думает, что перегнул палку и со своей пылкостью, и со своим смущением: от кузины и её подружек Джей успел наслушаться о том, что парни не слишком любят таких хаотичных непредсказуемых и противоречивых девчонок. Но ведь он не девчонка, да и сенпай отличается от всех тех якобы крутых пацанов, что окружают Рокс и её подруг — их пацаны скорее кто-то вроде тех похотливых тестостероновых животных без особого ума и уважения к тем, на кого у них стоит, а стоит у них в этом возрасте почти на всё, что движется и при этом источает некую сексуальную ауру. О таких он ещё несколько минут назад думал. Точнее не совсем он. Тот другой, похоже, был постоянный обьектом чужого внимания и похотливого желания да тем и наслаждался, неприкрыто показывая свою сексуальность и отчасти нахальную наготу, при этом облачаясь лишь в верхние части многоярусного женского кимоно с удлиненными рукавами, указывающими на невинность, и стелющимся по полу подолом. Ему было столько же, сколько и Джею сейчас — пятнадцать — но для той эпохи этот возраст уже считался зрелым, и всё же Джей чувствовал в нём никуда неисчезающую юношескую пылкость и задор. Этот Ринья обладал небывалой тайной властью и наслаждался бесконечным кровопролитием, совершенно ничего не смущаясь и уж тем более не боясь в отличие от Джея, скорее наоборот постоянно бросал вызов судьбе, привлекая к себе внимание через яркие детали в одежде и ещё более яркое возмутительное для молодого мужчины поведение. Наверное, поэтому у него и было столько поклонников, и ещё больше врагов, почти все из которых как раз и появлялись среди этих самых отвергнутых воздыхателей. Джею до этого Риньи было, как пешком до Луны и неважно, что он сам, похоже, и был олицетворением этой самой Луны. Однако и у него уже начали, похоже, появляться свои подобные враги.
[indent] После дня рождения сенпая и их первой волнительной близости через мастурбацию и самый первый минет, который Ренджи сделал, он начал ощущать себя более взрослым и вкусившим таинство интимной ласки. От него будто бы даже стало веять этой самой запретной взрослой чувственной сексуальностью, которой не обладали даже многие девчонки, и это некое возвышенное состояние как раз и подметила однажды Рокс со своими подружками, а недалекие футболисты из их компашки начали даже то и дело открыто громко обсуждать, когда Джей шёл мимо или находился где-то неподалёку, что слишком уж он похож на девчонку, что, как нефиг делать перепутать со спины и трахнуть по случайности. Собственно, эта самая якобы случайность месяц назад чуть и не произошла. Сначала Ренджи всё чаще стал подмечать, что двое из этих грубиянов то и дело пялятся на него, а когда он показывал, что вообще-то всё видит, то получал в ответ лишь насмешку в виде похабного чавкающего чмока в пустоту, которым эти пацаны обычно издевались над скромными симпатичными девочками, предпочитающими парням учёбу, или теми, кто считался совсем уж откровенными лузерами. Кем именно для них был Джей, он за эти месяцы так и не понял — свою роль играло ещё и близкое родство с королевой школы. Поэтому подобные выходки он игнорировал, расценивая, что эти придурки не стоят ни его внимания, ни нервов — пока не лезут с издевательствами через физический контакт, то и нечего их вообще замечать, ублажая недалекие повадки неандертальцев. И ничего не говорил ни Рокс, ни уж тем более сенпаю. Однако месяц назад — они тогда с сенпаем из-за загруженности учебой и внеклассными занятиями какое-то время даже не виделись — Джея подкараулили в темном коридоре. Был довольно поздний час, и в школе уже никого не было, кроме сторожа и ребят из футбольной секции с их тренером. Джей тогда засиделся в библиотеке, а выйдя в длинные петляющие неосвещенные коридоры, обнаружил, что совершенно один на этаже. Ноябрьский ливень барабанил по отливам,  привнося в атмосферу ещё большей ночной и романтичной таинственности — любил он такую погоду и возможность уединиться в общественных закрытых местах, когда можно было прикоснуться к тому, что для других оказывалось недоступно. И Джей замечтался, неспешно шагая к лестнице в другой части школы, чтобы спуститься на первые этажи к гардеробу. Может, поэтому он и не заметил чужого присутствия, и оказался взятым врасплох — его схватили за шкирятник и с такой лёгкостью вбили в стену, что он даже не успел среагировать, жутко испугался от неожиданности и едва не потерял сознание. Его тут же затащили в каморку уборщика — видимо, в ней и прятался злоумышленник — и вжали в стеллаж грудью. Кто-то явно не хотел, чтобы его лицо видели. И кто-то явно хотел очевидного. Как он выскользнул и откуда вообще знал этот приём самозащиты, для Джея до сих пор оставалось загадкой, но он вырвался, сумев оттолкнуть от себя неизвестного, слишком сильного и раза в два больше-выше него самого, и выскочить в коридор, схватить свой рюкзак и убежать. Он до сих пор помнил испытанный ужас и слышал чужое нетерпеливое приглушенное пыхтение, перекрывающее даже грохот собственного сердца в ушах, однако кошмары на эту тему уже практически не снились. Единственное, о чём Ренджи жалел, так это о том, что не взглянул в лицо этому ублюдку, попытавшемуся его то ли просто припугнуть, то ли, действительно, изнасиловать. Что это вообще было и зачем? Но первые две недели парень себя буквально сдерживал, чтобы совсем уж в открытую не шарахаться от всех более высоких и массивных парней, учителей и вообще мужчин даже в магазине — ему казалось, что тот человек всегда рядом. Ещё и поэтому они практически не виделись с сенпаем весь этот месяц, перебиваясь лишь редкими обедами в школе или недолгим общением на переменках — Джей ссылался на то, что слишком занят подготовкой к экзаменам, чтобы перевестись после нового года в основной класс из группы отстающих. Собственно, это было правдой, и он не обманывал сенпая. Он просто боялся, что может не выдержать и рассказать о случившемся своему парню, что как-то покажет свой страх и вынудит Тора волноваться, а то ещё и дел наворотить, пойти, например, в директору на разборки и проч. А Ренджи очень не хотел доставлять проблем своему парню и мешать ему учиться, ведь его тоже доставали футболисты различными язвительными издевками — несколько раз, когда они обедали вместе или просто общались, те цеплялись к сенпаю словами; Джею даже показалось, что они хотели унизить Тора именно при нём, как при кузене своей королевы, которого физически трогать, пока она ещё учится, было нельзя. Может, хотели дать понять, что и его очередь настанет? Джей этого не боялся и считал, что сможет дать отпор; вот только, как оказалось, даже, если и дал, то страх перед неизвестным нападающим вылился в куда более длительное и сильное влияние, нежели, чем возможные физические нападки лицом к лицу.
[indent] И зачем он вспомнил об этом, ведь теперь всё хорошо! Может, именно таких ублюдков Ринья и убивал, наказывая за их непростительные поступки перед более слабыми? Если да, то Джей бы хотел стать кем-то вроде него. Может, Ринья, и правда, был кем-то вроде справедливого разбойника и защитника слабых? Как, например, и его клан, его отец… Ведь Ринья же был кицунэ — в этом Джей не сомневался — с двумя хвостами; а у кицунэ, творящих зло, не может быть более одного хвоста. Может, у него их было больше, и он их потихоньку терял? Но Джей не ощущал за плечами себя-Риньи сотни или тысячи лет, ему точно было столько же — пятнадцать. Но тогда и для пятнадцати лет два хвоста слишком. Может, все поверья и легенды — не более, чем спутанные сказки, где истина растерялась за века, а выдумки стали истиной? Ведь и для Ника-сенсея с его коллегами из ФБР отец и весь уже уничтоженный клан Серидзава — зло, но для Ренджи они не были злом, они творили добро, пусть и не всегда законно — таковы его всё более становящимися полноценными пробуждающиеся воспоминания, так его учили и воспитывали. И даже, если это неправда, ему хочется верить в те истины, ведь именно их он знает и именно в них он родился и рос.
[indent] Как всё сложно.
[indent] Он вздыхает и поднимает, наконец, взгляд на сенпая. Внезапно становится так спокойно и уютно, будто никаких тревожных мыслей ещё секунду назад и не было вовсе, никаких смущений или страхов опорочить себя. Рядом с сенпаем всегда так спокойно — он будто бы отгоняет все бури и невзгоды извне и даже те, что бушуют внутри. Рядом с сенпаем ощущение бесконечной защищенности и уютного тепла. В его руках хочется растворяться, на его груди хочется засыпать, а от его взгляда пылать.
[indent] Джей задерживает дыхание, чуть вскидывая брови и понимая, что уже только от этого взгляда своего парня начал ощущать слабость в ногах. Краем глаза он подметил и то, как лампочка отчего-то замерцала, а на периферии слуха вместо рождественских песен и поздравлений послышались помехи. Джей затрепетал сильнее — это всё какое-то волшебство, древняя магия, не иначе! И он покорно нырнул в объятия своего парня, своего Солнца — между лопаток хрупким фантомом ощущалось чьё-то невидимое прикосновение, но он и без него готов был притянуться к своему Солнцу и его уютному безопасному пылающему сиянию.
[indent] Точно загипнотизированный, он следит за внимательным потемневшим взглядом Тора и тоже невольно опускает свой к его губам, а после неосознанно приоткрывает свои собственные, когда видит кончик чужого языка. От шёпота и произнесённых им слов по телу бегут мурашки. Ренджи забывает дышать. На мгновение хочется прикрыть глаза, ведь они точно сейчас поцелуются, но он смотрит во все глаза, не в силах оторваться своим тихим восхищённым и бесконечно влюблённым взглядом от сенпая, ставшего вдруг ещё более взрослым, сильным, крутым и восхитительно волнующе красивым, чем раньше — а для Джея Тор всегда был таковым, с самого первого взгляда у того рыбацкого домика. Он ощущает себя в его сильных обожающих руках, негласно обещающих безопасность и вечную верность, таким хрупким и маленьким, и безумно счастливым, что дыхание перехватывает ещё сильнее. Хотя казалось бы, куда уж сильнее. Но можно. Рядом с сенпаем возможно всё!
[indent] Голову вдруг ведёт легким приятным головокружением, и если бы не крепкие объятия Тора, Джей бы точно упал к его ногам, потому что его собственные уже совершенно не держат. Он плывёт и тает в этих руках, под этим взглядом и мощной волнующей аурой, цепляясь своими пальцами практически бессильно за длинный свитер сенпая где-то в районе его задницы — ох, уж эта не менее волнующая разница в их росте и комплекции. Но даже не будь её, у Джея не хватило бы сил поднять руки выше — он сейчас, словно плавящаяся от жгучего пламени зефирка. И это пламя плескается на дне выразительных глаз Тора, когда он смотрит так близко. Джей слышит странные речи, похожие на колдовские заклинания, и откуда-то ему кажется, что он уже слышал их. А ещё через мгновение на него смотрит ещё одна пара глаз, только пустующих, чьих-то чужих, чью душу поглотил Талорк, и с губ Джея срывается чувственный полустон, почти тут же утонувший в любимых горько-сладких губах. Он не выдерживает и закрывает глаза, полностью отдаваясь поцелую и напору того, кого так сильно любит. Любит столько тысячелетий и в кого так отчаянно невинно снова влюблён эти четыре месяца. Его прижимают к себе так томно и жадно, его буквально вжимают в себя, настойчиво пробираясь языком между зубов, обвиваясь и сливаясь с его собственным, точно танцующие змеи. Ему так нравится чувство тяжести чужой крепкой широкой ладони на собственном затылке, оно такое интимное и сокровенное, слишком взрослое и будоражащее, будто он полностью принадлежит своему сенпаю — а ведь так и есть, и сейчас он понимает это, как никогда.
[indent] Он привстает на носочках, продолжая при этом плавиться в горячих объятиях, и отвечает на поцелуй со всем чувством, несмотря на свою неопытность; он полностью отдаётся моменту, чужой власти над собой и незнакомым ранее ощущениям. По-крайней мере, не по-настоящему реально знакомым. В сознание, ошалевшее от чувств и немедленно пробудившегося желания, вплавляются чужие признания в любви, и звучат они так лаконично и гармонично, что даже не вызывает вопросов. До тех пор, пока сенпай не ослабляет поцелуй, чтобы прекратить его вовсе.
[indent] Джей непонимающе и обескураженно часто моргает, пытаясь отдышаться. Ноги его всё ещё не окрепли, и он думает, что если сенпай сейчас и вовсе отойдёт, то точно придётся ловить стул, чтобы не упасть. Небольшое разочарование, что поцелуй всё же прервался, зарождается в груди, где сердце всё ещё бешено стучит, грозясь разломать костяную клеть. Он шумно выдыхает, ловя себя на окрепшей мысли, что это вообще такое было — те странные голоса и признания. Маска. Неужели, его фантазия настолько сильно разыгралась, пока кровь отлила от головы и прилила к гениталиям. Хорошо, что на нем аж двойной комплект свободных одежд, длиной до колена: пиджак и мантия, а вот свитшот чуть ниже паха может и подвести. Хотя с тем, как они с Тором тесно прижимались друг к другу, парень, наверное, всё понял; ведь Джей понял точно, почувствовав, как в его живот уткнулся внезапно набухший член сенпая.
[indent] Божечки, уже только от одной этой мысли-воспоминании, которое тактильно всё ещё свежо, вновь бросает в жар, а щёки начинают пылать так, словно он проторчал на морозе под сильным ветром. И Джей смущённо натянул свитшот ещё ниже.
[indent] — А н-нам… нам понра… ой, то есть мне! Мне понравилось… — Улыбнулся, кусая нижнюю губу и встречая растерянный, чуть виноватый взгляд сенпая исподлобья — как же ему нравилось, когда сенпай так смотрел на него!
[indent] А потом вдруг этот поцелуй — невинный чмок в щеку — и всё внутри вновь куда-то ухнуло вниз, а тело задрожало. Джей вцепился в спинку другого стула, чувствуя, что вот-вот точно рухнет на пол. На него нахлынуло такое ностальгическое волнение, будто этот их первый невинный поцелуй произошёл буквально вчера.
[indent] — Звучит очень соблазнительно… то есть… вкусно, — слегка запинаясь и стараясь переключиться полностью на еду, чтобы сбавить градус накала в штанах да и вообще, отвечает Джей и подходит к раковине, чтобы помыть руки, пока Тор достает все ингредиенты.
[indent] — А мы не перебьем аппетит таким сладким какао? — С лёгким сомнением интересуется он, споласкивая уже мыло.
[indent] В клане запрещали есть слишком много сладкого, а точнее и вовсе почти не употребляли оного, концентрируясь на постоянных тренировках, медитациях и силе духа; у Прайсов же тоже не особо почитали сладости — что Рокс, что тетушка, обе оказались помешаны на своих фигурах, а дядя им во всём потакал, поэтому, если и случалась внезапная вкусняшка, то по редким праздникам и выходным, и точно после полноценной трапезы. Только Ник-сенсей, совершенно ничего не понимающий в воспитании и здоровье детей, разрешал ему вдоволь объедаться, а то и вовсе питаться одними сладостями — потом, правда, с непривычки было не то, чтобы хорошо, скорее даже плохо, ведь порой, дорвавшись до внезапной вседозволенности, Ренджи забывал о чувстве меры. Тем более на голодный желудок. Но сейчас ведь именно праздник, и они с сенпаем только вдвоём — ух, мамочки! — а, значит, пожалуй, можно немного расслабиться и позволить себя побаловать. Тем более в исполнении своего парня.
[indent] И Ренджи, вставая у плиты, украдкой и с интересом наблюдает за тем, что делает сенпай. В свою же очередь он не забывает следить за молоком, помешивая то ложкой. На душе и вокруг в атмосфере такое уютное и тёплое ласковое ощущение, что он, наконец-то, дома. По-настоящему, дома. Так странно, ведь он даже никогда прежде не был в этом особняке. Джей ощутил это внезапное особенное тепло и ещё большее облегчение ещё во время поцелуя, и никак не мог отделаться от этого слегка смущающего, но такого приятного чувства тихого долгожданного счастья, собственной наполненности и бесконечной надежной безопасности. Наверное, всё дело именно в сенпае — рядом с ним, действительно, так по-особенному спокойно. В домашней обстановке…
[indent] Замечтавшись, Ренджи всё же выныривает в реальность и, не выдерживая, спрашивает то, что так и крутилось отчего-то на языке.
[indent] — Это был реванш? — Собственный голос звучит по-грудному томно, с легкими нотками игривого любопытства. Он выключает закипевшее молоко и медленно облизывает ложку, следя за манипуляциями сенпая...
[indent] И тут его догоняет чувство дежавю. Такое яркое и отчетливое, будто это было ещё вчера. Они так же стоят рука об руку: он медленно облизывает свой окровавленный смертоносный танто, изящный в своей скромной жесткой красоте и грациозности — ничего лишнего, лишь алые капли крови на обсидианово чёрных костяных ножнах и холодное лунное позолото на серебряном клинке с белой рукоятью, традиционно переплетенной чёрной шелковым шнурком. А сенпай очищает свой массивный языческий меч, приковывающий взгляд и точно нашептывающий тысячами голосов, а после берётся за не менее интересный серп. Оба тяжело дышат, распаленные жаром недавней битвы — очередные враги Риньи совершили безуспешную попытку нападения исподтишка. Но врасплох их застало вовсе не нападение в темном переулке, а то, что после шикарной резни недостойных, под влиянием адреналина и рек крови, оба без слов вцепились друг в друга в голодном жадном поцелуе. Это был первый поцелуй Риньи, и это было так не похоже на него — бросаться в омут вожделения с головой. В омут битвы и сражения, в омут рискованного мероприятия, в омут чего угодно ещё — да. Но не в омут своего собственного внезапного сладострастного возбуждения, которого до встречи с заморским варварским королём с настоящим человеческим черепом на голове никогда и не испытывал. А поэтому он же первый и прервал этот умопомрачительный поцелуй, оттолкнув от себя на расстояние вытянутого предплечья чрезмерно волнующего и интригующего старика. И всё же он не ушел, а встал рядом и начал очищать свой танто своим привычным образом: слизывая кровь врагов, которой питался слишком часто. Он скосил взгляд, наблюдая за манипуляциями Талорка, и с привкусом надменности и холодного флирта вопросил про реванш.
[indent] Джей ощущал озорное помахивание двух невидимых хвостов. Ощущал, как по жилам бежало такое же заинтригованное возвышенное любопытство и волнение, какое может испытать впервые влюблённый юнец, пусть даже на деле он давно уже считается мужчиной. Он жуёт нижнюю губу и опускает ложку, прикрывая глаза — по обнаженным плечам и тяжело вздымающейся разгоряченной груди бегут мурашки от морозного зимнего холода, вплетаясь в скольжение тоненькими дорожками беспорядочных капель крови. Его женское кимоно едва держится на тонком мужском поясе оби, являя лунной ночи и единственно оставшемуся зрителю его безупречную белоснежную светящуюся кожу и татуировки якудза, которые в этот раз повторяет узор его «откровенных» длинных одежд — крупные бутоны кроваво-алых и белых паучьих лилий на чёрном фоне беззвездного небосвода. Он вновь босой, а оттого ступни пропитались мокрым снегом и чужой кровью, а длинные полы кимоно, струящиеся вместе с распущенными волосами по земле  где-то на полметра, впитали в свой тяжелый шёлк их влагу почти до колена, став ещё более тяжёлыми. Он довольно ухмыляется и поправляет спавший ворот, лениво натягивая на плечи, а после разворачивается и уходит, ожидая, что Талорк последует за ним.
[indent] Джей обнаруживает себя сидящим за столом и покручивающим в пальцах прядь своих немного отросших волос. Мантия и пиджак с правого плеча почему-то сползли к локтю, и он с грациозной непринужденностью поправляет их так же, как сделал это недавно с левой стороны, а потом вдруг часто моргает несколько раз, внезапно понимая, что опять провалился в свои то ли фантазии, то ли воспоминания, то ли что-то ещё. Вот уж точно рядом с сенпаем всё какое-то слишком волнительно волшебное. И такое приятное.
[indent] И он улыбается, подпирая щеку рукой и наблюдая за сенпаем, когда тот оборачивается, чтобы донести кружки к столу.

Отредактировано Ren Mochizuki (10.09.2022 01:27:32)

Подпись автора

алая луна, по чернилам серебро

Сенпай оборачивается с какао, но вместо его практически безмятежно улыбающегося лица и ласкового взгляда, Ренджи вдруг видит ту самую маску из человеческого черепа с водруженной поверх шипастой короной, похожей на черные лучи подземного солнца. На него обожающе и раболепно смотрит будто бы совсем другой человек — тот самый, что будоражил его сознание ещё несколько мгновений назад. Обветренные жесткие губы улыбаются, а полупьяная радужка за прорезями пустых глазниц поблескивает глубоководной синевой. Этот мужчина намного старше, чем сенпай, раза в два, а может и больше, но от него веет таким родным теплом, что дышать становится совсем тяжело. Особенно из-за захватывающего зрелища — Джею кажется, что он буквально увидел секундами ранее, как чужая душа перешла вместе с кровью и кусочками плоти прямо в глотку этому отчасти пугающему и одновременно жутко волнующему королю. Он смотрит неморгаючи и восхищённо, как когда-то совсем в детстве пятилетним мальчишкой наблюдал за тренировочными боями своего отца с дядей. Но сейчас это восхищение совершенно иного рода. Кровь плотным шёлком покрывает маску-череп, струится по губам и подбородку, стекая на шею, обросшую щетиной, к ямочке между ключицами, и Джей готов поклясться, что он слышит аромат сильного тела и помнит ощущение жесткой кожи и выступающего острого кадыка под собственным языком.
[indent] Он моргает и сглатывает. Голубые чашечки прекрасны. Какао ароматно и аппетитно, а зефирки стремительно плавятся под натиском жара. Однако перед глазами пацана стоит именно этот воинственный и слишком горячий образ, в который хочется вцепиться когтями и впиться зубами, вылизать всего с ног до головы, извиваясь в крепких объятиях сильных грубых рук изящной нетерпеливой змеей, скользя своей нежной бархатной идеальной юной кожей по шрамам и рытвинам чужой властной кровопролитной истории.
[indent] — D-doumo arigatou gozaimasu… — Чуть сбивчиво и забывшись, Джей вдруг переходит на родной язык и очень вежливую форму, принимая угощение и ложечку, и тут же густо краснеет, осознавая о чем только что думал и как же хорошо, что он уже сидит, а сенпай не видит улик горячего преступления!
[indent] Мальчишка зарывается лицом в длинную челку и зефирную пенку какао, слушая во все уши рассказ Тора и стараясь при этом не выглядеть слишком уж смущенным и странным. Но ему жутко волнительно и немного стыдно за то, что именно он увидел и почувствовал. А точнее представил, отдавшись своей слишком разыгравшейся, видимо, на подростковых гормонах, фантазии в лице сенпая. И снова краснеет ещё гуще, аж щеки горят, от слов про комнату. Тор краснеет тоже.
[indent] — Сенпай… давать здесь кушать? — Он волнуется, слишком сильно — опять неосознанно делает ошибки. И ругает себя за это, потому что палится с потрохами. Джей выпрямляется, бравясь по появившейся за эти месяцы привычке, и смотрит прямо в глаза своему парню. — Мне нравится здесь. И твои истории про горничных тоже нравятся. Я… я очень хотеть поесть и перед камином, и в… в… в твоей комнате! — Выпаливает после внезапного заикания и спешит смягчиться. Руки вдруг начинают трястись да ещё так сильно. — Очень хочу… но давай немного попозже? — Замолкает на мгновение, стыдливо невинно опуская глаза, и поясняет, — я ещё не привык к тому, что мы с тобой одни… вдвоём… у тебя дома. — Улыбается, вновь поднимая взгляд на своего парня. — Хочу побыть на кухне — тут так уютно и здорово. — И серпает какао, чтобы тут же неожиданно даже для самого себя зажмурится от удовольствия и тихо промычать странный звук, чем-то похожий на урчащий писк довольного юного лиса. А потом спохватывается и вновь взволнованно, но напористо предлагает:
[indent] — Давай я помогать тебе?

Отредактировано Ren Mochizuki (23.09.2022 02:09:36)

Подпись автора

алая луна, по чернилам серебро

Сенпай соглашается позавтракать здесь и не настаивает на комнате. И, кажется, даже не обижается. Хотя Джей почему-то был уверен, что сенпай и не будет настаивать, и не обидится, но все равно переживал по этому поводу — мальчишка хотел исполнять желания сенпая так же, как это делал сам сенпай с его желаниями.
[indent] И тут сенпай признаётся в том, что Джей хотел услышать в данный момент больше всего — было ли это осознанное желание, не осознаное или лишь половиной того, но мальчик почувствовал себя самым счастливым. И было в этом счастье что-то такое сказочное и нереальное, что моментами казалось, а не сон ли всё это? Сладкий волшебный сон…
[indent] Брови мальчишки подрагивают, изгибаясь домиком, пока он слушает искренние слова Тора, застыв и позабыв о вкуснейшем какао. Джей даже вытянулся, точно сурикат, обращаясь весь во внимание. Глаза слегка увлажнились от счастья и заблестели, пока губы приоткрылись и дрогнули, чтобы расплыться в счастливейшей искрящейся открытой улыбке.
[indent] — Сенпай! Ты такой классный! — От всего сердца искренне возвестил мальчишка, быстро допил какао и сполз со стула.
[indent] Он сделал только шаг, а радио снова задребезжало, лампочка заморгала. Джей приостановился, бросив слегка растерянно-заинтересованный взгляд на светильник — этот дом и правда волшебный! — и быстрыми шагами рванул к сенпаю. Но вместо того, чтобы встать рядом, он порывисто обнял Тора со спины, прижимаясь к нему совсем вплотную, точно желал раствориться в парне, как сахар в горячем чае.
[indent] — Можно я так немного постою? — Спрашивает он совсем тихо, уткнувшись лицом между лопаток и крепко-крепко сцепив руки в замок на животе Торкеля. — Совсем чуть-чуть… — Ещё тише, отчего слегка дрогнувший голос обращается бубнежом.
[indent] Джей закрывает глаза и потирает щекой о мягкий свитер. Ему хочется забраться с головой под него, чтобы спрятаться от всего мира и от своих страхов, быть совсем близко-близко к телу брата, как он делал это всегда в далёком детстве, когда чего-то очень сильно пугался, но не решался рассказать. Только вот теперь он уже взрослый. Целых пятнадцать лет.
[indent] — Ты самый лучший, нии-сан… — Шепчет Джей и вдруг спохватывается.
[indent] Что? Почему он назвал его старшим братиком? Почему ему вдруг показалось, что малышом он всегда прятался под одеждой братика и искал защиты и тепла?
[indent] Джей вздрагивает. Кажется, сенпай тоже вздрогнул. Или это всё фантазии перевозбужденного юного разума? Их семьи ведь дружили… дружили же? Наверное, он просто не помнит этого слишком хорошо, ведь он был совсем маленьким…
[indent] — П-прости… — Отлипает слегка и смущённо заглядывает Тору в лицо, стараясь не показывать ни своей растерянности, ни смущения, ни тем более страхов, — я просто очень соскучился. — И это чистейшая правда!
[indent] Не хочется выпускать сенпая из объятий, но приходится — поесть им всё-таки нужно. Да и странно это может выглядеть со стороны Тора — соскучился, но не до такой же степени, чтобы прилипнуть пиявкой, как какая-то девочка-сталкерша. И Джей полностью освобождает своего парня, и изящно оказывается совсем рядом с ним у стола, соскальзывая всё же рукой по спине, прежде, чем коснуться ею пакета с хлебом.
[indent] — Сенпай, ты даёшь мне такие простые задачи. — Почему-то вдруг кажется, что так было всегда. — Я ведь могу и что-то сложное приготовить. — Лучезарно улыбаясь, смотрит он на своего парня снизу вверх, при этом соприкасаясь плечом с его рукой. — Ты такой заботливый и внимательный. — Воркующим тоном с уже более кокетливой улыбкой и глубинным взглядом продолжает Джей, — мне нравится, — краснеет снова и прячет взгляд, переводя его на ингредиенты своего задания, продолжая излучать через улыбку тихое глубинное счастье, которое никак не может до конца осознать, но которое чувствует и испытывает, словно  испытывал его всегда, но сейчас особенно — потому что, наконец, они вместе, они рядом, они одни и принадлежат друг другу и никто-ничто в целом мире их больше никогда не разлучит.
[indent] Странные мысли для подростка, особенно в начале серьёзных отношений, но, наверное, так у подростков всегда и происходит? Максимализм на высшем уровне, разве нет? И любовь на века!
[indent] — Знаешь, сенпай… — Закладывая слегка ленивым грациозным движением кусочки хлеба в тостер, Джей сверлил его задумчивым взглядом. — Я бы тоже очень хотел пригласить тебя к себе домой. Не к Прайсам, а в свой родной дом, там, где я вырос. Рядом с отцом и нашими людьми... — Голос из задумчивого стал тише. Он уложил хлеб до конца, осторожно проверив пальцем, и включил тостер, а после взглянул на сенпая. — Я из клана якудза, сенпай. Ты же знаешь, кто это такие?

Отредактировано Ren Mochizuki (14.10.2022 13:07:29)

Подпись автора

алая луна, по чернилам серебро