Голод. Как сказал один поэт, это наше самое важное чувство. Это первый усвоенный нами урок. Голод легко заглушить, его легко утолить. Но есть и другая сила, другая ее разновидность. Неутолимая, от которой нельзя избавиться. Само ее существование определяет нас, делает нас людьми. Это - жажда, Жажда чужой крови.
Это опять происходило. Привычный мир менялся в глазах Леона. Агония. Злоба. Ненависть. Гнев. Они переполняли его, выталкивая за границы досягаемости разум и инстинкты. Его пробивало потом, губы предательски дрожали, мысли оказались спутанными в столь крепкий клубок, что выудить хоть какую-то, он был бессилен. Мужчина плотнее закутался в шерстяной плед, сорванный с плеча бездомного, надеясь хоть немного согреться. Он знал что все бесполезно, Темница в которую он запер себя не будет для него преградой. Она казалось таковой, но тогда, когда разум преобладал над губительной жаждой чужих страданий и стремления убивать всех кто окажется столь неудачливым, что встретится ему на пути. Это было хуже безумия, страшнее звериной дикости, ведь сумасшедшие из скорбного дома не осознают того, что делают, а дикие животные не ищут удовольствия в чужой гибели. Последние приступы Леона имели иной окрас, он знал, что творит, но не мог препятствовать собственному телу в его порывах ярости. Он был сторонним наблюдателем испытывающим ужас от собственных деяний. Порой случались провалы в воспоминаниях – это было еще хуже. Незнание того, чья кровь на твоих руках оказалась на этот раз повергала его в ужас, а внутренний голос, хоть как-то старавшийся коммуницировать ранее, теперь издавал лишь по-звериному отчаянное рычание, заполняя и без того спутанные мысли постоянным зловещим фоном. Он пробовал пить – не помогло. Отключение сознания не влияло на его альтер-эго. Пробовал сбежать подальше от людей, тоже бесполезно. Он пробовал все, кроме шага в пропасть, ведь он был трусом, он не хотел умирать. Его глаза наливались кровью. Мир начинал приобретать оттенки алого. Дурной знак, преследующий его последние пару недель. Алый мир всегда говорит о том что чудовище, коим он становится, голодно. Алый – цвет крови, цвет разорванных глоток, разбитых о мостовой камень голов, снятых на живую лиц и талисманов из ушей, зубов и пальцев, что он обнаружит под утро на своей шее. Леон плотнее сжал кулак, вгоняя обломанные ногти собственную плоть. Не помогало. Алый мир не отступал. Тело мужчины покрывалось холодной дрожью пронизывающего ночного мороза. Мыслить становилось все тяжелее. Он вновь и вновь озирался на железную дверь, ключ от которой только что проглотил, тряся головой и понимая, что она не удержит его. Чудовище невозможно замедлить. Чудовище невозможно остановить. Оно существует чтобы крушить черепа и лить кровь, потому что он – трус, не способный пустить пулю себе в висок. На что он рассчитывал? Что замок сдержит его? Внутренний голос хохотал на границе разума мужчины. Кажется он оценил задумку, и она его повеселила.
Леона скрутило в очередном приступе агонии – так не могло долго продолжаться, он слабел, ему нужно было убивать, чтобы выжить. Скудный, полупереваренный завтрак оказался на решетчатом полу его убежища, начинали протестовать внутренние органы. Все становилось хуже, намного хуже, чем обычно.
- Что со мной происходит? - Обреченно, в мольбе вопросил он, но никто не ответил. Оторвав лицо от собственной рвоты, Леон, призрак некогда былого себя, уставился взглядом в стену. Алые кирпичи начинали пылать. Все очень плохо. Когда приходит пылающий мир – мир в алых красках кажется не самым неприятным исходом. Внутренний голос ревел словно медведь, сверля взглядом стены собственной темницы. Ненависть. Ненависть. Ненависть. В нем не осталось больше ничего, он полностью растворился в этом чувстве, тяжело дыша, издавая при этом рычащие звуки, словно оборотень в первое обращение.
Восемь минут. Ровно столько потребовалось Лютору, лишенному жалости к себе и к окружающим, чтобы преодолеть железную дверь. Еще через три минуты он выбрался из подвалов городской электростанции, что Леон счел хорошим местом для самоизоляции. Он смотрел мир налитыми кровью глазами, скрепя в лютой злобе зубами и тяжело дыша. Алые деревья в освящении алой же луны, по набирающим силу листьям которых бьет кровавый апрельский дождь. Взор Лютора обратился к городу, что пылал огнями на горизонте. Каждое здание, каждый собор, и всякая статуя были покрыты огнем и копотью. Город монстров. Город уродов. Город ублюдков, не заслуживающих дышать одним с ним воздухом. Они не заслуживают ничего, даже быстрой казни. Он с силой выдохнул, сплевывая сквозь зубы липкую слюну, и сорвался в бег.
Его внимание привлекли однотипные домики. Грязные. Прогнившие. Покрытые потускневшей краской и вызывающие лишь злобу. Дорогу к ним преграждал информационный стенд, что Лютор принялся бегло и возбужденно осмастривать воспаленными глазами. Обшарпанные афиши и пожухлые плакаты, приклеенные к сгнившей древесине изображали жутких монстров что селились тут. «Я убью тебя!» - гласил один из них, с которого на Лютора пялилось стремное создание с длинным раздвоенным языком. «Ты умрешь, ты жалок, ты слаб» - складывалось из букв другого, на котором слепленные в омерзительную массу дети смотрели на него с нескрываемым презрением. Лютор сорвал его, комкая в своих ладонях, отчего желтоватая и сырая бумага начинала издавать стоны, отдаленно напоминающие детские всхлипы. Он решил. Он нашел врага. Он убьет врага. Он разорвет их всех. Он – силен. Они – нет.
Лютор перемахнул через ограду ржавых прутьев, зацепившись о них прогнившим и покрытым плесенью пледом. Шерсть податливо разорвалась - она не могла его остановить, никто не мог. Бешенно вращая головой, он принялся искать порождений бездны, что оскверняли этот мир своим существованием. В наиболее крупных и освещенных домах раздавались стоны и крики боли, живые кричали, завидуя мертвым, под хохот ужасных тварей что творили свои темные непотребства. Это его раздражало. Он бы никогда не закричал, никогда не заплакал, никогда не стал бы молить. Недостойные, все недостойные. Он направился к ближайшему дому, обагренному кровью льющейся с небес, когда на его пути встал здоровяк с мачете. Уродливый, с неправильной головой, длинным носом, шевелящимся подобно крыльям бабочки усами и крысиными зубами. Как не маскируй, а человеком такую образину не сделать. Он удивленно пробубнил что-то, похожее на проклятье, но не успел договорить. Лютор не знает жалости к уродам и ублюдкам, Лютор их убивает - таков закон мироздания. Здоровяк пал, не успев даже выставить руки для собственной защиты. Он ухмылялся, словно хотел, чтобы чудовище уничтожило его. Его глаза наполнялись радостью, когда пылающий гневом Лютор засунул ему в глотку скомканный плакат. Он почти визжал от восторга, когда камень, что тот взял в руки, вновь и вновь опускался на его уродливую физиономию. Вдалеке послышалась серена и скрежет тормозных дисков. Злобное верещание, режущее его уши своей высокой тональностью. Лютор ухмыльнулся – ему все же посмели бросить ему вызов. Он обернулся, шипя, словно разъяренный дикий кот в ответ, и отступая во тьму меж теней, что отбрасывали ровные ряды белоснежных заборчиков, отделяющих дома и участки друг от друга.
Вопросы по "Biolife", партнерство
Вопросы по криминалу, полиции, жизни форума
